Девушка отпрянула, села, прижимаясь спиной к решетке юрты.
— Ты послушай меня… — Он снова протянул руку.
Девушка вцепилась в запястье острыми зубами. Он не отдернул руку, сказал с укором:
— Ну зачем это?
Ее зубы медленно разжались.
— Уйди!
— Не бойся ты меня, не бойся!
Ему очень хотелось, чтобы она успокоилась, поняла, что он и в самом деле желает ей лишь добра. Развел в очаге огонь, принес в котелке воды.
— Пей. Тебе будет легче. Смотри, что с моей рукой сделала.
На запястье два кровоточащих полумесяца — следы ее зубов.
Она сидела на том же самом месте, спиной к решетке, и всхлипывала, но взгляд опухших от слез глаз стал как будто яснее.
— Видишь кровь? Клянусь ею: ты для меня сестра. Понимаешь? Ну, ничего, потом поймешь. Ложись спать.
Свет от пламени очага полоскался на сером войлоке потолка, искры стремительно уносились в дымовое отверстие, исчезали в черном небе.
Девушка стянула у горла халат, прикрывая голую грудь. Он лег на свое место, отвернулся.
— Почему так убиваешься? Муж остался там?
— Н-нет.
— Мать? Отец? Дедушка?
— Они убили дедушку… И его мать убили.
— Мать твоего дедушки, что ли?
— Булган, мать моего жениха.
— А-а… Не изводи себя слезами. Смерть не самое страшное, девушка.
Тебя как зовут?
— Каймиш.
— Кто твой жених, Каймиш? Воин? Нойон?
— Мой дедушка учил его делать стрелы. У меня теперь никого нет. И у него тоже нет родных.
— Я твой брат, Каймиш, — напомнил он.
— Ты вправду такой… ну, добрый? Не обманываешь меня? Лучше уж убей, чем обманывать.
— Не обманываю. Я на крови клялся. Не знаю только, зачем, для чего все это делаю. Для меня нет более заклятых врагов, чем твои тайчиуты.
— Я не из их племени. И жених тоже. Мы рабы — боголы — тайчиутов. Ты нойон?
— Не нойон и не раб, я воин. Служу нойону.
— Отец моего жениха тоже служил нойону. Но его убили. А жениха сделали черным рабом.
— Кто его убил?
— Люди Таргутай-Кирилтуха. После смерти Есугей-багатура.
— Что? — Он резко повернулся к ней.
— Он служил Есугей-багатуру. Потом его жене.
— Оэлун?
— Да, так ее, кажется, зовут. Сама я ни разу не видела ни Есугей-багатура, ни его жену. Но мой жених и его мать очень хвалили…
— Есугея?
— Госпожу Оэлун.
— Ты знаешь, где она сейчас?
— Этого я не знаю. Ее сын долго жил в нашем курене. Ходил с кангой на шее. Ему помогли убежать. Тайчу-Кури за это сильно били. А Тэмуджина искали — не нашли.
— Ты его видела, сына Оэлун?
— Много раз.
— Какой он из себя?
— Ну, какой… Высокий, рыжий.
— Рыжий?! — Что-то внутри у него оборвалось, заныло. — Рыжий?
Он сел к огню, сгорбился, опустил плечи, надолго замолчал, позабыв о Каймиш. Она смотрела на него с недоверчивым недоумением, не могла, видимо, понять, что это за человек, почему при упоминании имени Есугея он так резко переменился.
— Твой жених знает, где сейчас Оэлун?
— Этого никто в нашем курене не знает. Она тебе кто, Оэлун?
— Никто. — Он вздохнул. — Она могла стать матерью моих детей.
— Почему же не стала?
— Почему ты не в юрте своего жениха, а здесь? В этом проклятом мире человек подобен хамхулу. Ветер гоняет по степи, пока не закатит в яму.
Для чего мы живем, если жизнь сплошная мука?
Он задал этот вопрос не ей — себе, но девушка подумала, что спрашивает ее.
— Не знаю… Дома мне жилось хорошо. Дедушка… — Она заплакала опять, вытирая кулаком слезы. — Они убили его на моих глазах.
— Ты только не кричи! — попросил он.
— Не буду. Сейчас мне уже лучше. Спасибо тебе. До этого было страшно.
Хотелось кричать и кричать, чтобы сойти с ума. Ты мне поможешь вернуться к жениху?
— Это сделать не так просто, Каймиш. Он очень нужен тебе?
— Да. И я ему тоже.
— Это хорошо. Я постараюсь что-нибудь сделать… У сына Оэлун глаза светлые?
— Светлые.
Он кивнул.
— Как у Есугея.
— Ты знал его?
— Видел один раз. В другой раз свидеться не пришлось. Теперь встретимся только там, — он показал пальцем в черную дыру неба, горько усмехнулся.