Девушка отпрянула, села, прижимаясь спиной к решетке юрты.

 

— Ты послушай меня… — Он снова протянул руку.

 

Девушка вцепилась в запястье острыми зубами. Он не отдернул руку, сказал с укором:

 

— Ну зачем это?

 

Ее зубы медленно разжались.

 

— Уйди!

 

— Не бойся ты меня, не бойся!

 

Ему очень хотелось, чтобы она успокоилась, поняла, что он и в самом деле желает ей лишь добра. Развел в очаге огонь, принес в котелке воды.

 

— Пей. Тебе будет легче. Смотри, что с моей рукой сделала.

 

На запястье два кровоточащих полумесяца — следы ее зубов.

 

Она сидела на том же самом месте, спиной к решетке, и всхлипывала, но взгляд опухших от слез глаз стал как будто яснее.

 

— Видишь кровь? Клянусь ею: ты для меня сестра. Понимаешь? Ну, ничего, потом поймешь. Ложись спать.

 

Свет от пламени очага полоскался на сером войлоке потолка, искры стремительно уносились в дымовое отверстие, исчезали в черном небе.

 

Девушка стянула у горла халат, прикрывая голую грудь. Он лег на свое место, отвернулся.

 

— Почему так убиваешься? Муж остался там?

 

— Н-нет.

 

— Мать? Отец? Дедушка?

 

— Они убили дедушку… И его мать убили.

 

— Мать твоего дедушки, что ли?

 

— Булган, мать моего жениха.

 

— А-а… Не изводи себя слезами. Смерть не самое страшное, девушка.

 

Тебя как зовут?

 

— Каймиш.

 

— Кто твой жених, Каймиш? Воин? Нойон?

 

— Мой дедушка учил его делать стрелы. У меня теперь никого нет. И у него тоже нет родных.

 

— Я твой брат, Каймиш, — напомнил он.

 

— Ты вправду такой… ну, добрый? Не обманываешь меня? Лучше уж убей, чем обманывать.

 

— Не обманываю. Я на крови клялся. Не знаю только, зачем, для чего все это делаю. Для меня нет более заклятых врагов, чем твои тайчиуты.

 

— Я не из их племени. И жених тоже. Мы рабы — боголы — тайчиутов. Ты нойон?

 

— Не нойон и не раб, я воин. Служу нойону.

 

— Отец моего жениха тоже служил нойону. Но его убили. А жениха сделали черным рабом.

 

— Кто его убил?

 

— Люди Таргутай-Кирилтуха. После смерти Есугей-багатура.

 

— Что? — Он резко повернулся к ней.

 

— Он служил Есугей-багатуру. Потом его жене.

 

— Оэлун?

 

— Да, так ее, кажется, зовут. Сама я ни разу не видела ни Есугей-багатура, ни его жену. Но мой жених и его мать очень хвалили…

 

— Есугея?

 

— Госпожу Оэлун.

 

— Ты знаешь, где она сейчас?

 

— Этого я не знаю. Ее сын долго жил в нашем курене. Ходил с кангой на шее. Ему помогли убежать. Тайчу-Кури за это сильно били. А Тэмуджина искали — не нашли.

 

— Ты его видела, сына Оэлун?

 

— Много раз.

 

— Какой он из себя?

 

— Ну, какой… Высокий, рыжий.

 

— Рыжий?! — Что-то внутри у него оборвалось, заныло. — Рыжий?

 

Он сел к огню, сгорбился, опустил плечи, надолго замолчал, позабыв о Каймиш. Она смотрела на него с недоверчивым недоумением, не могла, видимо, понять, что это за человек, почему при упоминании имени Есугея он так резко переменился.

 

— Твой жених знает, где сейчас Оэлун?

 

— Этого никто в нашем курене не знает. Она тебе кто, Оэлун?

 

— Никто. — Он вздохнул. — Она могла стать матерью моих детей.

 

— Почему же не стала?

 

— Почему ты не в юрте своего жениха, а здесь? В этом проклятом мире человек подобен хамхулу. Ветер гоняет по степи, пока не закатит в яму.

 

Для чего мы живем, если жизнь сплошная мука?

 

Он задал этот вопрос не ей — себе, но девушка подумала, что спрашивает ее.

 

— Не знаю… Дома мне жилось хорошо. Дедушка… — Она заплакала опять, вытирая кулаком слезы. — Они убили его на моих глазах.

 

— Ты только не кричи! — попросил он.

 

— Не буду. Сейчас мне уже лучше. Спасибо тебе. До этого было страшно.

 

Хотелось кричать и кричать, чтобы сойти с ума. Ты мне поможешь вернуться к жениху?

 

— Это сделать не так просто, Каймиш. Он очень нужен тебе?

 

— Да. И я ему тоже.

 

— Это хорошо. Я постараюсь что-нибудь сделать… У сына Оэлун глаза светлые?

 

— Светлые.

 

Он кивнул.

 

— Как у Есугея.

 

— Ты знал его?

 

— Видел один раз. В другой раз свидеться не пришлось. Теперь встретимся только там, — он показал пальцем в черную дыру неба, горько усмехнулся.